太陽に 殺サレタ・・・ サヨナラヲ 言う前に・・・[Ego dominus tuus]
お前は死ねない 首だけからませ
ガラスの蒸気だ 私は消せない
鉛の夜に血がまわる
Let Me Down
Let Me Out
何も考えず おまえの犬になる
В тот день я был окрылен.
Я в очередной раз назначил Ворону встречу и нарвал перед этим под окнами домов дельфиниумов и васильков.
Он любит васильки.
Встретились мы на Галерее, пешком прошлись к горпарку. Я снова говорил много. Рассказывал что-то о сумасшедшей Мэрисью из фанфиков про знаменитостей среднего пошиба вроде Леонтьева и Баскова. Ему было смешно.
Он рассказывал про то, что хочет заняться тайским боксом. Мы сидели возле фонтанчика под ротондой, как две птицы, и он ещё так забавно смущался порой, что я не мог не умиляться.
Мы много бродили по парку в тот день. Он говорил о том, что может уехать, я - о том, что буду скучать. Он сказал, что тоже будет.
Потом я переключился на вои возмущения по поводу фильмов вроде "мемуары гейши", косплея - поделившись с ним мечтаниями о том, чтобы сделать Кэйне.
А потом мы вышли из парка, ии мне стало не до шуток.
Возле екатерининского сквера мы сели, и я признался ему.
Он плакал.
И это было почти невозможно выдержать. Я едва мог. Хотелось бежать, хотелось защитить - одновременно, я разрывался между этими желаниями, но был рядом.
Потому что нельзя было оставлять его, хоть причиной для этих слез был я.
А потом мы распрощались, и я снова поцеловал его.
Но именно с этого момента всё развернулось.
Через некоторое время приехали Кош с Рейком, и мы решили все вместе встретиться. Танечка - Кошкина дочь - липла ко всем и к Ворону в особенности, но это было даже мило. По крайней мере Танечка из той редкой породы детей, которые меня НЕ раздражают.
Кош долго разговаривал с ним в тот день. Несколько раз.
Мне оставалось сидеть с Рэем и ждать их. Сперва - пока мы были в городе, потом - дома у Кошки.
А потом Ворона сорвало.
Он рыдал со мной на балконе. Целовал меня с остервенением. Мы ещё долго лежали на кровати вместе, и всё никак не могли уснуть. Так и не уснули в ту ночь.
Пока он не уехал.
А я сидел в полной растерянности.
И чувствовал себя очень виноватым.
Затем мы ещё долго не виделись. Полтора месяца почти. Я тогда очень хотел отвезти стаю в Новоросс, и вроде как сейчас об этом нечего жалеть, но всё равно... прискорбно как-то.
Списывались в основном только внутри стаи, а не лично. Но тогда ещё мы делали это куда живее. Он в те времена даже коллажи делал после моего выступления на конвенте - я им так радовался, как мало чему вообще радовался, и уж тем более впоследствии. Обсуждали аниме - не помню точно название, но он его очень любит. Я помню только имя персонажа, который ему очень нравится. Он бушевал, веселился, и даже кажется был рад, когда я приехал.
Он был... рад мне?
Наверное.
До конвента же я сходил с ума. От тоски, от страха что он уедет, от ревности.
Я очень, очень страшно его ревновал. И сейчас во многом ревную, хотя сам себе неизвестно сколько раз запрещал. Я вообще всю жизнь запрещаю себе ревновать, считая, что у меня нет на это права, но каждый раз меня всё больше срывает, и всё труднее остановиться в порыве злой ревности.
Кош измаялся меня отпаивать крепкими напитками и успокаивать, измаялся слушать моё нытьё и вытьё. Когда я напивался, я пел тоскливые песни в голос, и наверное, был совершенно невыносим.
Первое сентября в университете. Я специально приехал, потому что не хотел пропустить этот день, такой важный в его жизни. Я так радовался, что он никуда не уезжает, что просто не мог пропустить такое. Влившись в толпу будущих биологов мы сидели в огромной аудитории, где им выдавали студаки. И я радовался и гордился им.
Познакомившись с его группой и очень веселым куратором, который нас, двоих черных из ларца, одинаковых с лица, уже успел заподозрить в готизме, мы пошли перекусить.
Перекусывали мы на кладбище, где вовсю шутили про то, какие мы сатанюги.
А потом он, глядя на могилы, сказал мне: "было бы здорово с кем-нибудь так вот лежать в могиле. Найти человека, с которым вместе умрешь". И посмотрел на меня.
Сердце в пятки ушло. Я тогда это расценил чуть ли не как ответное признание в любви.
А потом мы поехали в дендрарий, где я вручил ему свой дар из Москвы, и мы бешено целовались, укрытые деревьями от посторонних глаз. Меня потом от этих поцелуев долго шатало как пьяного.
А потом мы пошли на концерт Канцлера Ги, четвертого сентября, кажется. Он тогда опаздывал на стайную сходку и я очень беспокоился. Но он пришел, и мы на редкость хорошо провели время. Честно сказать - это почти самый лучший мой поход на концерт за всю жизнь. Один из самых лучших.
Мы напились, пели "Танго дохлых медуз", сидели возле бара, обнимались и я целовал его взахлеб. Редко, но метко.
А ночью мы вместе лежали на его кровати, и я порой поглядывал на карту звездного неба над ней. Чертов Кампанелла.
Мы стали часто встречаться в университете после его пар. Я специально приезжал, несмотря на то, что до 15 числа у меня на тот момент был "заслуженный отпуск". То я, после случайно оброненной шутки, приеду к нему со шприцом и в белом халате, то - дважды - с тремя синими шариками, то мы возле универа увидим бабочку-парусника, то приметим физалисы возле какого-то дома... Я вообще ни на что не обращал внимания тогда. Я целовал его когда хотел, мы разговаривали много, я многое у него спрашивал. Узнав, как ему нравится Египет пообещал, что к Хэллоуину сделаю ему маску Анубиса. Сделал - только сейчас понимаю, что мог бы и поровнее, и получше. Но - увы, увы. Надо бы переделать, что ли?
А ещё бесподобно было, когда мы заползали в темный универ в восьмом часу вечера и целовались в пустых аудиториях на пятом этаже. Я вообще особенно люблю пятый этаж нашего университета.
Это было слишком хорошо, но всё хорошее имеет свойство кончаться. Кончился и этот сентябрь.
В последние два раза он приезжал ко мне домой.
Я его познакомил со своей соседкой, с которой периодически тусуюсь в общежитии. Мы гуляли по старому кладбищу и вдоль железной дороги, кажется даже заходили под мост и ходили на заброшенные развалины недостроенной церкви, утонувшей наполовину в земле. Соседка хотела нас обвенчать, Ворон почему-то согласился, а я - почему-то отказался. Всё же на мне был какой-то жуткий груз вины за это всё, и как бы я ни пытался вести себя раскованно и быть хозяином положения - мне тяжело это удавалось.
На другом заброшенном доме мы снова говорили.
А в следующий раз была Ночь.
Наша последняя Ночь.
Потом были стайные сходки, Хэллоуин, и дальнейшее отдаление.
И я, не знавший, что мне со всем этим делать и куда деваться.
Хотя, конечно, было очень здорово ходить с ним в театр - ради него и только ради него я нарядился в женщину, и он минут пять стоял, не в состоянии выдавить из себя ни слова и тольк оулыбался. Как мы во втором походе в театр пили за здоровье Хисаши Имаи, на чей день рождения выпал этот поход. Как я его вытащил в музей, где с одной стороны была выставка восточной культуры, а с другой - энтомологическая. Я даже помнб диалог возле вышитого полотна с тигром.
(Я) - А эта картина из Кореи.
(Ворон) - Да, вижу в этом тигре что-то такое, по разрезу глаз.
(смеюсь) - Да нет же! Вот тут есть вышитые знаки. Это корейская письменность, хангыль.
(притворно возмущаясь) - А ты откуда знаешь, что это корейский? Ты что, востоковед, что ли?
(тоже) - А ты откуда знаешь, что это - тигр? Ты что, биолог?
Всю зиму я сходил с ума. К веснне меня окончательно сорвало особенно после того как он приехал с каникул, и я потерял всё.
И снова угодил в психушку.
Пошли таблетки, обмороки, истерики, я снова взялся за лезвие.
А теперь... Теперь я уезжаю.
А завтра - вернее, уже сегодня - ко мне всё же снова приедет Ворон.
И мне немного страшно.
Одна Каннон знает, сколько бы я отдал за то, чтобы всё было хорошо.