太陽に 殺サレタ・・・ サヨナラヲ 言う前に・・・[Ego dominus tuus]
Пустые попытки уснуть.
Я не смог найти таблетки, видно, они у меня окончательно закончились, а это значит, что моё обещание уснуть пораньше сегодня, данное Йон, бесполезно.
Впрочем, кого я обманываю - тут же не в обещании дело. Если бы я мог только благодаря обещанию уснуть раньше 1 часа ночи - о, наверное тогда я бы не нуждался в препаратах, не так ли?
Но Йон прав в том отношении, что если я хочу нормально функционировать, мне надо научиться засыпать раньше и вставать не в 3 часа дня, совершенно разбитым и уставшим.
Начались серьезные попытки продвинуться в направлении "уехать из Краснодара к чертям собачьим". И пускай это произойдет не в ближайшие пару месяцев, но в ближайшие полгода или чуть больше - да, вполне реально. К этому надо подготовиться за данные полгода, поэтому следует начинать уже сейчас.
Я больше не увижу никого из этой стаи, блять, счастье-то какое, не увижу ни-ког-да. Наша последняя встреча получилась слишком лицемерной, чтобы я вообще хотел их видеть, любого из них.
Если бы мне дали машину времени - я бы сел на неё и уехал в конец февраля 2015 года. И сразу после того, как Ворон отдал бы мне книгу, удалился из стаи - и оставил бы их, таких красивых и самостоятельных, со своими лютциками, фанниёбами, брат-тянками с ноготочками под каждый новый сезон, ролевушками и прочей мерзостью. И разлетелась бы стая к хуям, и я бы снова не прилетел к психиатру. А с Йон я бы как-нибудь разобрался и без всей этой заварушки.
Съездил бы в первый раз на конвент, пообщался бы с людьми получше, а не ныкался бы по углам как бедный родственник на богатой свадьбе. И забыл бы, благодаря им, вообще о такой вещи как "стая". Всех до одного - как их звать и что из себя представляют.
Стая. Хуестая.
Когда я говорил о важности её для меня - я не лицемерил. То, что я создавал сам и то, чем она была ещё год назад - да, это было важно.
Но не то, что пошло с весны 2016.
И лучше бы вообще ничего не было - ни надежд, ни стараний, ни разочарований. Лучше бы не было НИ-ЧЕ-ГО.
Забавно сейчас от Дриады слышать, что "все тухнет, и скоро мы превратимся в 613".
Потому что я помню ещё слова Енота до того момента, пока он не был озабочен сохранением за собой места вожака.
Но это уже не имеет значения.
Знаете, есть ещё одна причина, по которой я держался за Девятую. Причина смешная, настолько смешная, что я даже стесняюсь её озвучить.
Дело в том, что я практически всегда считал 9 своим… счастливым числом? Не совсем так.
Для меня 9 всегда носила сакральный характер, и я почти везде её использовал как отличительный, свой знак. И наоборот - то, что было маркировано цифрой 9 я воспринимал как исключительно своё. Я любил вещи, кратные 9, я в любых расчетах стремился к таковым, везде искал девятку, но "чистая" девятка, конечно же, всегда была лучше всего.
Поэтому я так вцепился.
И - да, последние цифры моего номера - 69, не потому, что "поза", а потому, что 9 в конце была единственной из всех предложенных номеров.
Я до сих пор люблю эту цифру. Но - увы, уже не так. Осадочек-с.
Сейчас уже едва ли что для меня имеет значение, едва ли хоть что-то вызывает во мне сильные эмоции.
Наверное, я был бы рад вернуться в обволакивающую, глушащую все внешнее, атмосферу психбольницы. Быть под надзором охранников возле забора, которые не впустят и не выпустят никого - а особенно лишнего, лежать в холодной палате отделения пограничных состояний, иногда раздражаясь лишь на то, что этот утырок из второй палаты опять, проходя по коридору, открыл дверь. Лежать и смотреть в потолок часами, иногда быть вытащенным, разве что, добрыми соседками или медсестрами, на обед или покурить.
А иногда, когда все звезды очень удачно складывались, на улице было особенно пасмурно или приходила какая-то особая атмосфера - можно было взять в руки карандаши и кисти и рисовать, слушая сутками на репите одну и ту же песню.
Два больничных рисунка, наверное, самые лучшие за все время, что я рисовал в своей жизни вообще. Ван Гог хренов.
Но в остальном - такая зияющая дыра вокруг, такая пустота, что её становится видно невооруженным глазом. Тебе уже плевать, а тот человек, которого ты считал на тот момент единственно близким, и который был единственным, кто пришел тебя навестить, после твоего выхода из этого места просто рыдает у тебя на коленях несколько часов, говоря, что не допустит, чтобы ты ещё хоть раз туда лег. И ты, оглядываясь назад, даже ужасаешься - по крайней мере, когда все чувства к тебе возвращаются, и ты думаешь, что лучше страдания, которые ты носишь в себе, чем эта П У С Т О Т А. Глубокая, вязкая, глухая. Мертвая.
Она ещё вернется к тебе, отголосками будет маячить за спиной, но очень тонко и нежно, давая спокойствие. Но ты будешь помнить её, бояться её - настолько бояться, что когда самое дорогое существо будет рыдать в твоих руках, говоря о том, как он внутри пуст, ты будешь инстинктивно пытаться прижать его к себе, чтобы оградить от того что, как тебе кажется, ты знаешь, от того, с чем ты знаком в лицо, и от чего с безумной болью осознания невозможности ты хочешь оградить это существо. Ты все сделаешь для этого.
И при этом ты искренне не понимаешь, почему это же самое существо говорило тебе, что именно с тобой чувствует себя живым. Вернее, не понимаешь, что же произошло не так. Для тебя это все слишком, слишком много значило, потому что ты думал, что он - такой же, как и ты, и ему знакома эта пустота, пахнущая больничными коридорами. Пусть и без их запаха - потому что он там не был, но тебе, дураку, казалось, что он знал об этой страшной пустоте, и эта пустота становилась как будто бы связующим звеном между вами обоими.
Как два зародыша, плавающие в матке - два человека в кромешной пустоте, способные давать друг другу жизнь.
Вот, чем это было для меня.
Это - та пустота, от которой я бегу. Пустота, оставшись с которой надолго, лицом к лицу, я не смогу выжить. Она убьет меня в самом прямом смысле слова. Она заставляет меня бегать от человека к человеку, заставляет наводить новые социальные мосты, заставляет переходить из одной постели в другую, размениваться по мелочам, подбирать крупицы хорошего отношения к себе, прощать непрощаемое, сходить с ума от паранойи, ревновать даже тех, кого я не люблю - и многое, многое другое.
Это после встречи с ней, лицом к лицу, мои ноги усеяли полоски красных, уродливых шрамов, проглядывающих даже сквозь плотную ткань одежды. Надо было лучше следить за собой - и тогда бы о них никто не узнал, кроме меня, но случайности - непредсказуемая вещь. Особенно случайные обмороки - дома, когда только встал с постели. Особенно, когда тебя кроет, хотя ты даже особо и не пьян, когда пустоте плевать на наличие людей вокруг тебя - и после встречи с ней, когда тебя за волосы выдергивают оттуда, ты раздеваешься в полусне, потому что тебе слишком жарко.
Дурацкое, несовершенное тело.
И периодически всплывают эти разговоры о твоих ногах, сам видишь каждый день это уродливое напоминание о столкновении с пустотой, когда ты просто хотел вынуть себя из неё. Несмотря на слёзы, льющиеся снаружи, внутри ты представляешь абсолютный вакуум, и хочется вынуть себя из него, как Мюнхгаузен, и ты бьешь себя, бьешь наотмашь острым предметом, обещая себе, что больше этого не повторится. Но на следующий день ты снова это делаешь. И ещё. И ещё через несколько дней - уже глубже, уже методичнее, с полным знанием дела, невзирая на то, что ты пьян, потому что ты чувствуешь уже не пустоту - ты чувствуешь треклятую боль, и тебе просто хочется выйти из этого замкнутого круга.
Потом тебя сковывает ужас, ты выскакиваешь из ванной и пытаешься всеми неправдами достучаться до человека, на котором ещё год тому назад клином сходился весь белый свет, с которым ты поклялся себе не связываться больше, но сейчас - сейчас ты не хочешь никого больше видеть или слышать, и если ты все же закончишь начатое - то лучше уж пускай этот человек будет последним, кого ты услышишь.
Ты слышишь, и больше не заходишь в ванную в эту ночь.
Пустота постепенно вернется. Ты научишься жить с ней, тем более, что она так не напирает. Она вроде как море с приливно-отливными циклами - уходит и возвращается, но уходит не бесследно, обнажая все, что скрывалось под толщей воды. Ты благодаришь её. Лучше пускай не будет больше "отливов".
А с другой стороны - к ней нельзя полностью привыкнуть.
Она - не спокойствие, она - суррогат спокойствия. Она отбирает у тебя огромную часть тебя самого, сжирает нехилый такой кусок, и ты не можешь не платить эту цену за мнимое "приручение". Она дарит усталость от жизни, натуральную такую усталость. Это не больничный "химический сон", больничная атмосфера другая. Она иногда даже способна подарить очень редкие подарки - как те два рисунка.
Теперь тебе смешно за твою наивность, за глупость, с которой ты всерьез воспринимал всю эту мишуру со слезами и громкими фразами. Нет, глупец, это не твоё отражение, он не из тех, кто знает, что такое та пустота, что ты ложками жрал. Это сдавшийся после первой неудачной любви, прости господи, сопляк, который драму и пустоту может разыгрывать в излюбленном формате. Как два афериста в деле, со своей миленькой братенькой. Ты, дурак, сперва пытался всячески им в этом потакать, принимал все за чистую монету, оправдывал его до самого конца.
О чем, право слово, говорить, если все, что ты о нем достоверно знаешь - так это лишь то, что он практически всю свою жизнь переходил из-под одной опеки в другую. Братенька, потом я, потом… хм, вся стая? Ну, в некотором отношении.
Главное, уметь вовремя учиться на предыдущих ошибках и мимикрировать, чтобы в случае смены обстановки тебя приняли с максимальным комфортом.
Нет, хорошее умение, не спорю. Мне его недостает. Я вечно бросаюсь грудью на амбразуру, а если и не бросаюсь - меня без труда можно вычислить, поэтому мне лучше пытаться искать общества у людей, с которыми я хотя бы не буду конфликтовать. Ну, в основном.
Я никогда не буду всеми любим - я и не хочу этого. У меня уже случилась иллюзия, что я всеми любим - и что со мной стало?)
Мне лучше сразу расставить точки над i. Я не люблю лавировать, не особо умею этого делать, и честно говоря, никогда не стремился. Я "иду на вы", я раскрываю все свои особенности - и посмотрим, что вы с этим будете делать.
Я хочу знать, при начале общения с людьми, с чем мне предстоит иметь дело - и в нелепом стремлении "поступай с людьми так, как хочешь, чтобы они поступили с тобой" я пытаюсь показать, что человек я вредный, подчас нехороший, и вообще ты трижды подумай, прежде чем общаться с агрессивным педиком, врединой, сволочью, отпускающей циничные шуточки, и прочее такое. Ах, да, у меня ведь ещё и расстройства психики есть, правда прикольно? Нет, я не скажу это при первой же встрече, но какой толк это скрывать, если уже вскрылось?
А если я хочу, чтобы от меня окончательно отъебались - я просто раскрою одно из своих самых омерзительных качеств, заставив его распуститься пышным цветом. С садистским удовольствием я буду раскрывать именно то, что подействует наверняка.
Или просто покажу себя с неприглядной стороны, и буду выжидать - как отреагирует? Но это скорее для тех, кому я очень хочу доверять. Если не пройти проверку - да, это будет пиздец.
Я не люблю разочарований.
Я их действительно боюсь, когда дело касается людей. Я боюсь, что врач, к которому я пришел, будет не заниматься осмотром, а пороть хуйню, почерпнутую им из аналов мудрости рен-тв; я боюсь, что друг, которому я доверял, попытается не только наплевать на мои просьбы, но и утаить от меня этот факт, не признав за собой вины; я боюсь, что дева, пылко признававшаяся мне в любви, способна на это только на словах и выражать это только в подарках (в такие моменты ощущаешь себя Анной-Варни с ее песней "Consider this: the true meaning of love", очень похоже на то, что я сам думаю); я боюсь, что человек, которого я много лет любил, доведет меня до абсолютно невменяемого состояния; я боюсь, что человек, в котором я увидел свое отражение, практически в прямом смысле этого слова, едва ли сам этого заметит, предпочтя бог весть что.
Я много чего боюсь.
Но я еще вменяем.
Правда, забавно? Я пока еще вменяем. Из всего этого - я пока еще вменяем.
И от пустоты меня спасает тот, кто меньше всего подходит на эту роль.
Но почему-то - и я в принципе могу понять, почему - когда я оказался во дворе психбольницы, я поймал себя на мысли, что хочу там остаться. Не в коридоре с санитарами и скорбными главою, нет - там слишком страшно. Я хотел остаться в этом занесенном желтыми листьями дворике, на который падал такой же желтый осенний свет солнца, и впервые за долгое время мне не хотелось от этого солнца спрятаться или сбежать.
Впервые за очень долгое время. Больше года, наверное.
Я встал и закурил, читая заключение.
"Повернувшись спиной к солнцу я брел в саду при приюте, где остановилось время и есть черная тень".©
Я бы вернулся за этим ощущением. Лучше него у меня все равно ничего не будет - так лучше уж быть больным, чтобы никто не трогал тебя, чем пытаться барахтаться и создавать имитацию бурной деятельности.
Я не смог найти таблетки, видно, они у меня окончательно закончились, а это значит, что моё обещание уснуть пораньше сегодня, данное Йон, бесполезно.
Впрочем, кого я обманываю - тут же не в обещании дело. Если бы я мог только благодаря обещанию уснуть раньше 1 часа ночи - о, наверное тогда я бы не нуждался в препаратах, не так ли?
Но Йон прав в том отношении, что если я хочу нормально функционировать, мне надо научиться засыпать раньше и вставать не в 3 часа дня, совершенно разбитым и уставшим.
Начались серьезные попытки продвинуться в направлении "уехать из Краснодара к чертям собачьим". И пускай это произойдет не в ближайшие пару месяцев, но в ближайшие полгода или чуть больше - да, вполне реально. К этому надо подготовиться за данные полгода, поэтому следует начинать уже сейчас.
Я больше не увижу никого из этой стаи, блять, счастье-то какое, не увижу ни-ког-да. Наша последняя встреча получилась слишком лицемерной, чтобы я вообще хотел их видеть, любого из них.
Если бы мне дали машину времени - я бы сел на неё и уехал в конец февраля 2015 года. И сразу после того, как Ворон отдал бы мне книгу, удалился из стаи - и оставил бы их, таких красивых и самостоятельных, со своими лютциками, фанниёбами, брат-тянками с ноготочками под каждый новый сезон, ролевушками и прочей мерзостью. И разлетелась бы стая к хуям, и я бы снова не прилетел к психиатру. А с Йон я бы как-нибудь разобрался и без всей этой заварушки.
Съездил бы в первый раз на конвент, пообщался бы с людьми получше, а не ныкался бы по углам как бедный родственник на богатой свадьбе. И забыл бы, благодаря им, вообще о такой вещи как "стая". Всех до одного - как их звать и что из себя представляют.
Стая. Хуестая.
Когда я говорил о важности её для меня - я не лицемерил. То, что я создавал сам и то, чем она была ещё год назад - да, это было важно.
Но не то, что пошло с весны 2016.
И лучше бы вообще ничего не было - ни надежд, ни стараний, ни разочарований. Лучше бы не было НИ-ЧЕ-ГО.
Забавно сейчас от Дриады слышать, что "все тухнет, и скоро мы превратимся в 613".
Потому что я помню ещё слова Енота до того момента, пока он не был озабочен сохранением за собой места вожака.
Но это уже не имеет значения.
Знаете, есть ещё одна причина, по которой я держался за Девятую. Причина смешная, настолько смешная, что я даже стесняюсь её озвучить.
Дело в том, что я практически всегда считал 9 своим… счастливым числом? Не совсем так.
Для меня 9 всегда носила сакральный характер, и я почти везде её использовал как отличительный, свой знак. И наоборот - то, что было маркировано цифрой 9 я воспринимал как исключительно своё. Я любил вещи, кратные 9, я в любых расчетах стремился к таковым, везде искал девятку, но "чистая" девятка, конечно же, всегда была лучше всего.
Поэтому я так вцепился.
И - да, последние цифры моего номера - 69, не потому, что "поза", а потому, что 9 в конце была единственной из всех предложенных номеров.
Я до сих пор люблю эту цифру. Но - увы, уже не так. Осадочек-с.
Сейчас уже едва ли что для меня имеет значение, едва ли хоть что-то вызывает во мне сильные эмоции.
Наверное, я был бы рад вернуться в обволакивающую, глушащую все внешнее, атмосферу психбольницы. Быть под надзором охранников возле забора, которые не впустят и не выпустят никого - а особенно лишнего, лежать в холодной палате отделения пограничных состояний, иногда раздражаясь лишь на то, что этот утырок из второй палаты опять, проходя по коридору, открыл дверь. Лежать и смотреть в потолок часами, иногда быть вытащенным, разве что, добрыми соседками или медсестрами, на обед или покурить.
А иногда, когда все звезды очень удачно складывались, на улице было особенно пасмурно или приходила какая-то особая атмосфера - можно было взять в руки карандаши и кисти и рисовать, слушая сутками на репите одну и ту же песню.
Два больничных рисунка, наверное, самые лучшие за все время, что я рисовал в своей жизни вообще. Ван Гог хренов.
Но в остальном - такая зияющая дыра вокруг, такая пустота, что её становится видно невооруженным глазом. Тебе уже плевать, а тот человек, которого ты считал на тот момент единственно близким, и который был единственным, кто пришел тебя навестить, после твоего выхода из этого места просто рыдает у тебя на коленях несколько часов, говоря, что не допустит, чтобы ты ещё хоть раз туда лег. И ты, оглядываясь назад, даже ужасаешься - по крайней мере, когда все чувства к тебе возвращаются, и ты думаешь, что лучше страдания, которые ты носишь в себе, чем эта П У С Т О Т А. Глубокая, вязкая, глухая. Мертвая.
Она ещё вернется к тебе, отголосками будет маячить за спиной, но очень тонко и нежно, давая спокойствие. Но ты будешь помнить её, бояться её - настолько бояться, что когда самое дорогое существо будет рыдать в твоих руках, говоря о том, как он внутри пуст, ты будешь инстинктивно пытаться прижать его к себе, чтобы оградить от того что, как тебе кажется, ты знаешь, от того, с чем ты знаком в лицо, и от чего с безумной болью осознания невозможности ты хочешь оградить это существо. Ты все сделаешь для этого.
И при этом ты искренне не понимаешь, почему это же самое существо говорило тебе, что именно с тобой чувствует себя живым. Вернее, не понимаешь, что же произошло не так. Для тебя это все слишком, слишком много значило, потому что ты думал, что он - такой же, как и ты, и ему знакома эта пустота, пахнущая больничными коридорами. Пусть и без их запаха - потому что он там не был, но тебе, дураку, казалось, что он знал об этой страшной пустоте, и эта пустота становилась как будто бы связующим звеном между вами обоими.
Как два зародыша, плавающие в матке - два человека в кромешной пустоте, способные давать друг другу жизнь.
Вот, чем это было для меня.
Это - та пустота, от которой я бегу. Пустота, оставшись с которой надолго, лицом к лицу, я не смогу выжить. Она убьет меня в самом прямом смысле слова. Она заставляет меня бегать от человека к человеку, заставляет наводить новые социальные мосты, заставляет переходить из одной постели в другую, размениваться по мелочам, подбирать крупицы хорошего отношения к себе, прощать непрощаемое, сходить с ума от паранойи, ревновать даже тех, кого я не люблю - и многое, многое другое.
Это после встречи с ней, лицом к лицу, мои ноги усеяли полоски красных, уродливых шрамов, проглядывающих даже сквозь плотную ткань одежды. Надо было лучше следить за собой - и тогда бы о них никто не узнал, кроме меня, но случайности - непредсказуемая вещь. Особенно случайные обмороки - дома, когда только встал с постели. Особенно, когда тебя кроет, хотя ты даже особо и не пьян, когда пустоте плевать на наличие людей вокруг тебя - и после встречи с ней, когда тебя за волосы выдергивают оттуда, ты раздеваешься в полусне, потому что тебе слишком жарко.
Дурацкое, несовершенное тело.
И периодически всплывают эти разговоры о твоих ногах, сам видишь каждый день это уродливое напоминание о столкновении с пустотой, когда ты просто хотел вынуть себя из неё. Несмотря на слёзы, льющиеся снаружи, внутри ты представляешь абсолютный вакуум, и хочется вынуть себя из него, как Мюнхгаузен, и ты бьешь себя, бьешь наотмашь острым предметом, обещая себе, что больше этого не повторится. Но на следующий день ты снова это делаешь. И ещё. И ещё через несколько дней - уже глубже, уже методичнее, с полным знанием дела, невзирая на то, что ты пьян, потому что ты чувствуешь уже не пустоту - ты чувствуешь треклятую боль, и тебе просто хочется выйти из этого замкнутого круга.
Потом тебя сковывает ужас, ты выскакиваешь из ванной и пытаешься всеми неправдами достучаться до человека, на котором ещё год тому назад клином сходился весь белый свет, с которым ты поклялся себе не связываться больше, но сейчас - сейчас ты не хочешь никого больше видеть или слышать, и если ты все же закончишь начатое - то лучше уж пускай этот человек будет последним, кого ты услышишь.
Ты слышишь, и больше не заходишь в ванную в эту ночь.
Пустота постепенно вернется. Ты научишься жить с ней, тем более, что она так не напирает. Она вроде как море с приливно-отливными циклами - уходит и возвращается, но уходит не бесследно, обнажая все, что скрывалось под толщей воды. Ты благодаришь её. Лучше пускай не будет больше "отливов".
А с другой стороны - к ней нельзя полностью привыкнуть.
Она - не спокойствие, она - суррогат спокойствия. Она отбирает у тебя огромную часть тебя самого, сжирает нехилый такой кусок, и ты не можешь не платить эту цену за мнимое "приручение". Она дарит усталость от жизни, натуральную такую усталость. Это не больничный "химический сон", больничная атмосфера другая. Она иногда даже способна подарить очень редкие подарки - как те два рисунка.
Теперь тебе смешно за твою наивность, за глупость, с которой ты всерьез воспринимал всю эту мишуру со слезами и громкими фразами. Нет, глупец, это не твоё отражение, он не из тех, кто знает, что такое та пустота, что ты ложками жрал. Это сдавшийся после первой неудачной любви, прости господи, сопляк, который драму и пустоту может разыгрывать в излюбленном формате. Как два афериста в деле, со своей миленькой братенькой. Ты, дурак, сперва пытался всячески им в этом потакать, принимал все за чистую монету, оправдывал его до самого конца.
О чем, право слово, говорить, если все, что ты о нем достоверно знаешь - так это лишь то, что он практически всю свою жизнь переходил из-под одной опеки в другую. Братенька, потом я, потом… хм, вся стая? Ну, в некотором отношении.
Главное, уметь вовремя учиться на предыдущих ошибках и мимикрировать, чтобы в случае смены обстановки тебя приняли с максимальным комфортом.
Нет, хорошее умение, не спорю. Мне его недостает. Я вечно бросаюсь грудью на амбразуру, а если и не бросаюсь - меня без труда можно вычислить, поэтому мне лучше пытаться искать общества у людей, с которыми я хотя бы не буду конфликтовать. Ну, в основном.
Я никогда не буду всеми любим - я и не хочу этого. У меня уже случилась иллюзия, что я всеми любим - и что со мной стало?)
Мне лучше сразу расставить точки над i. Я не люблю лавировать, не особо умею этого делать, и честно говоря, никогда не стремился. Я "иду на вы", я раскрываю все свои особенности - и посмотрим, что вы с этим будете делать.
Я хочу знать, при начале общения с людьми, с чем мне предстоит иметь дело - и в нелепом стремлении "поступай с людьми так, как хочешь, чтобы они поступили с тобой" я пытаюсь показать, что человек я вредный, подчас нехороший, и вообще ты трижды подумай, прежде чем общаться с агрессивным педиком, врединой, сволочью, отпускающей циничные шуточки, и прочее такое. Ах, да, у меня ведь ещё и расстройства психики есть, правда прикольно? Нет, я не скажу это при первой же встрече, но какой толк это скрывать, если уже вскрылось?
А если я хочу, чтобы от меня окончательно отъебались - я просто раскрою одно из своих самых омерзительных качеств, заставив его распуститься пышным цветом. С садистским удовольствием я буду раскрывать именно то, что подействует наверняка.
Или просто покажу себя с неприглядной стороны, и буду выжидать - как отреагирует? Но это скорее для тех, кому я очень хочу доверять. Если не пройти проверку - да, это будет пиздец.
Я не люблю разочарований.
Я их действительно боюсь, когда дело касается людей. Я боюсь, что врач, к которому я пришел, будет не заниматься осмотром, а пороть хуйню, почерпнутую им из аналов мудрости рен-тв; я боюсь, что друг, которому я доверял, попытается не только наплевать на мои просьбы, но и утаить от меня этот факт, не признав за собой вины; я боюсь, что дева, пылко признававшаяся мне в любви, способна на это только на словах и выражать это только в подарках (в такие моменты ощущаешь себя Анной-Варни с ее песней "Consider this: the true meaning of love", очень похоже на то, что я сам думаю); я боюсь, что человек, которого я много лет любил, доведет меня до абсолютно невменяемого состояния; я боюсь, что человек, в котором я увидел свое отражение, практически в прямом смысле этого слова, едва ли сам этого заметит, предпочтя бог весть что.
Я много чего боюсь.
Но я еще вменяем.
Правда, забавно? Я пока еще вменяем. Из всего этого - я пока еще вменяем.
И от пустоты меня спасает тот, кто меньше всего подходит на эту роль.
Но почему-то - и я в принципе могу понять, почему - когда я оказался во дворе психбольницы, я поймал себя на мысли, что хочу там остаться. Не в коридоре с санитарами и скорбными главою, нет - там слишком страшно. Я хотел остаться в этом занесенном желтыми листьями дворике, на который падал такой же желтый осенний свет солнца, и впервые за долгое время мне не хотелось от этого солнца спрятаться или сбежать.
Впервые за очень долгое время. Больше года, наверное.
Я встал и закурил, читая заключение.
"Повернувшись спиной к солнцу я брел в саду при приюте, где остановилось время и есть черная тень".©
Я бы вернулся за этим ощущением. Лучше него у меня все равно ничего не будет - так лучше уж быть больным, чтобы никто не трогал тебя, чем пытаться барахтаться и создавать имитацию бурной деятельности.